"Окрестности": Вавилов в Саратове. Апокрифы
Сто лет назад, в июне 1920 г. в Саратове проходил III Всероссийский селекционный съезд, на котором заведующий кафедрой частного земледелия агрономического факультета Саратовского университета прочитал доклад «Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости». С тех пор имя профессора Николая Вавилова стало одним из символов биологической науки, а масштаб его личности позволяет с интересом относиться к любым свидетельствам о его жизни.
Участники III Всероссийского селекционного съезда. Саратов, 10 июня 1920 г.
В «Окрестностях» уже выходила глава (http://domfranka.ru/dom-franka/okrestnosti/tantsbrudery-povolzhya.html) из воспоминаний агронома Михаила Владимирского (1900–1997), выпускника Саратовского сельскохозяйственного института. Его мемуары «Двадцатые годы» содержат подробные сведения о самых разных сторонах жизни послереволюционного Поволжья. Естественно, большая часть труда Владимирского посвящена аграрной науке и педагогам СХИ, среди которых был и Николай Вавилов. Однако пути выдающегося генетика и будущего автора воспоминаний не пересеклись, чему помешал призыв Владимирского в армию. Тем не менее, мемуарист приводит рассказы своих знакомых о встречах с Вавиловым, и эти свидетельства сегодня публикуются впервые.
Разумеется, нужно учитывать, что в 1985 году, когда Михаил Владимирский писал главу о Вавилове, многих фактов из жизни ученого он просто не мог знать. Особенно это касается ареста и гибели Вавилова в саратовской тюрьме. При этом нет сомнений, что любые свидетельства, даже не нашедшие пока документального подтверждения, представляют огромный интерес если не с научной точки зрения, то в плане краеведения. И все, что касается двух саратовских периодов жизни Николая Вавилова, изучено отнюдь не досконально.
К примеру, уже в наши дни возник довольно курьезный повод считать доказанным факт знакомства Николая Вавилова и Семена Франка. Основанием служил групповой снимок участников упомянутого выше селекционного съезда, на котором сидящий рядом с Вавиловым человек действительно похож на Семена Людвиговича Франка. Однако на самом деле по правую руку от Николая Ивановича Вавилова запечатлен ректор Саратовского университета Владимир Дмитриевич Зёрнов.
Напомню, пять машинописных томов воспоминаний Михаила Владимирского «Двадцатые годы» хранятся в Саратовском областном музее краеведения.
Михаил Владимирский «Н.И. ВАВИЛОВ»
Теперь я хочу рассказать о нашем бывшем профессоре, ученом с мировым именем, Николае Ивановиче Вавилове. О нем написано многое, но здесь уместно будет вспомнить о некоторых наиболее примечательных моментах его жизни и деятельности и пополнить уже известное воспоминаниями наших земляков-саратовцев, знавших Николая Ивановича в разное время.
В 1918 году, когда я поступил в СХИ, он читал частное земледелие и селекцию растений на старших курсах, поэтому мне не пришлось слушать его лекции. В те годы он не был еще знаменит, поэтому среди других профессоров ничем (по крайней мере, на наш взгляд) не выделялся. А когда я вернулся в СХИ в 1922 году, его уже не было в Саратове.
Н.И. Вавилов родился в Москве в 1887 году в семье бывшего крестьянина, а к тому времени уже состоятельного и уважаемого человека, продвинувшегося благодаря личным качествам до солидной должности, – он был одним из директоров знаменитой фирмы Прохоровской Трехгорной мануфактуры. По желанию отца Коля Вавилов определился в коммерческое училище, по окончании которого, отказавшись от карьеры коммерсанта, поступил в Московский сельскохозяйственный институт, куда привлекла его любовь к природе. По окончании института в 1910 году он работает на селекционной станции института вплоть до 1917 года, когда он был избран профессором Саратовского сельскохозяйственного института, вскоре преобразованного в Агрофак Саратовского университета. В эти годы Николай Иванович часто ездил в различные экспедиции, на международные съезды и стажировался у знаменитых генетиков и селекционеров того времени.
В саратовский период, с 1917 по 1921 год, Николай Иванович не только сам участвовал в экспедициях, но посылал экспедиции в разные концы нашей страны. Здесь, в Саратове, была создана теория гомологических рядов, которая сделала его знаменитым во всем мире.
«Время, проведенное Н.И. Вавиловым в Саратовском университете, поистине можно назвать одним из плодотворнейших периодов его жизни. Это был период подведения первых итогов и обобщений, позволивших сделать важнейшие теоретические и практические выводы. В Саратове сформировался Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости». (А.И. Ревенкова. Николай Иванович Вавилов. М., СХГ, 1962).
Что же это за закон?
Природа щедра, она создала бесконечно разнообразный растительный мир. Ботаники насчитывают не менее 130 тысяч линнеевских видов цветковых растений, и каждый вид при ближайшем рассмотрении содержит десятки подвидов, разновидностей, рас, отличающихся друг от друга существенными признаками. Сноп пшеницы, взятый с поля, содержит десяток, а часто и более разных форм, которые легко различаются между собой даже по внешнему виду. Считалось, что эти признаки наследуются в виде случайных комбинаций, отсюда такое многообразие форм.
Путем длительных наблюдений, экспериментирований и гениальной догадки, Вавилов пришел к выводу, что природа дарит потомству признаки не случайно, кому что попадет, а по отделенной системе. Вавилов подметил закономерности в наследовании признаков, руководствуясь которыми, селекционер может добиваться нужных результатов не путем бесчисленных комбинаций наугад, а целеустремленно комбинируя родительские формы по определенной системе, чтобы получить дочерние растения с нужными признаками.
Это было важным открытием, революцией в селекционной науке. Н.И. сделал доклад на Всероссийском селекционном съезде, проходившем в Саратове с 4 по 10 июня 1920 года. На съезде присутствовали все видные селекционеры России, и среди них С.И. Жегалов, А.Г. Лорх, Б.А. Келлер, Н.М. Тулайков, В.Р. Заленский, В.С. Богдан, Г.К. Мейстер, Е.М. Плачек и другие.
Т.И. Короткова со слов очевидцев описывает то незабываемое впечатление, которое произвел на присутствующих доклад Вавилова: «Первые мгновения после его последних слов никто не осмелился нарушить тишину. А потом долго, неистово аплодировали, не зная, как иначе выразить свое восхищение. Профессор В.Р. Заленский первый произнес слова, которые потом повторяли бесчисленное число раз: «Съезд стал историческим. Это биологи приветствуют своего Менделеева». (Т.И. Короткова. Н.И. Вавилов в Саратове. Саратов, 1978).
Можно представить себе, какую радость испытывал молодой учений, видя такое восторженное признание его заслуг. Интересно отмстить, что исключительный исследовательский талант Н.И. Вавилова заметил еще в московский период его жизни не кто иной как корифей русской агрономическое науки проф. Прянишников, который сказал: «Николай Иванович – гений, и мы не замечаем этого только потому, что он наш современник».
Н.И. Вавилов, Д.Н. Прянишников, В.Р. Заленский на поле селекционного отдела Саратовской сельскохозяйственной опытной станции. Лето 1918 г.
Как я уже говорил, мне не довелось слушать лекции Николая Ивановича, хотя в течение нескольких месяцев я ежедневно посещал СХИ в 1918 году и, вероятно, не раз встречал его на лестнице или в вестибюле. Поэтому я старался узнать что-либо о Вавилове от лиц, знавших его в тот период. В 1979 году я познакомился с нашей бывшей студенткой Ольгой Алексеевной Пилюгиной. Вот ее рассказ:
«Летом 1919 года я работала в библиотеке СХИ. К нам часто наведывался Николай Иванович и всегда любезно обменивался двумя-тремя словами с сотрудниками. Однажды, взяв книги, осведомился: «Почему вы такая невеселая?» – «Ах, Николай Иванович, у нас большое горе: брат болеет сыпным тифом, боимся за его жизнь». Николай Иванович произнес несколько слов утешения и ушел. А на следующее утро, придя в библиотеку, поставил передо мной большой жбан. «Это молоко для вашего больного брата, ему будет полезно». Я растрогалась до слез, время было голодное, и подкрепить больного таким деликатесом, как молоко, являлось почти невозможным.
В 1920 году, когда я работала на опытной станции, Николай Иванович несколько раз приезжал со студентами и водил их по опытным делянкам, рассказывал о проводимых опытах. А потом был подан «роскошный» обед, и Николай Иванович вместе со всеми ел чечевичную похлебку с суррогатным хлебом и пил морковный чай. Он был весел, шутил, старался развлечь истощенных, изголодавшихся студентов. Начались танцы. Забавное зрелище представляли эти танцы – аккуратно одетый профессор, танцующий с босыми и плохо наряженными барышнями. Под залихватский мотив гармоники мы лихо отплясывали при свете костра «русскую». Все развеселились, много смеялись. Никто не падал духом, молодежи все нипочем.
В середине двадцатых годов Николай Иванович часто наезжал в Саратов и не упускал случая побывать на опытной станции.
Однажды он делал доклад на Ученом совете о результатах экспедиции в Хиву и Бухару. Он привез с собой много образцов злаковых растений. Очень интересно рассказывал о своеобразной природе этих мест, о растительном составе пустынь и оазисов, о быте и укладе народов, населяющих эти древние страны, об их историческом прошлом. Кругозор его знаний во всех отраслях науки был изумительным. Мы слушали его с захватывающим интересом. Так хотелось побывать в тех местах, близко познакомиться и воочию увидеть все то, о чем так интересно рассказывал Николай Иванович.
По окончании совета он обошел все отделы и знакомился с их работами. Зашел и в наш энтомологический отдел, где я работала у Н.Л. Сахарова. Узнал меня, тепло поздоровался и поинтересовался, над чем я работаю. Когда я сказала, что занимаюсь изучением вредителей бобовых культур, он немного подумал и спросил:
– Не хотели бы вы переехать в Ленинград и поработать в Институте опытной агрономий вместе с Барулиной, которая как раз ведет эту тему? Мы сейчас изучаем сорта бобовых, устойчивых против болезней и вредителей.
Как ни лестно мне было услышать такое предложение от знаменитого ученого, я не решилась покинуть Саратов. Все-таки дома и стены помогают».
* * *
Как-то при случайной встрече один наш бывший студент СХИ, часто встречавшийся с Николаем Ивановичем, рассказал довольно забавную историю первого знакомства с ним.
Фамилия этого студента В.А. Одинцов. Он не хотел, чтобы его фамилия фигурировала в этом рассказе. Теперь, после его смерти (1985 г.), нет смысла приписывать рассказ анонимному лицу, что лишает его документальности.
Вот его рассказ:
«Впервые мне пришлось познакомиться с Н.И. Вавиловым при довольно необычных обстоятельствах. В период с 1919 г. по 1921 год я служил в Особом батальоне Реввоенсовета РСФСР по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом. После ликвидации восстаний за Волгой наш батальон перебазировали на Правобережье, где бандитизм в те годы процветал. Районом деятельности банд была полоса от 1 до 10 трамвайной остановки, вдоль железной дороги от Саратова до Курдюма, и дорога по правому берегу Волги до Гусёлок.
Я был уже командиром взвода, и мне был поручен последний район. Было жаркое лето 1921 года. Бандиты обнаглели и совершали ограбления советских учреждений: сельсоветов, кооперативов, грабили граждан на дорогах. Особенно неблагополучной была шоссейная дорога между городом и Гусёлками, проходящая в нескольких километрах западнее Волги. На этом участке дороги протяженностью около 7-8 км есть несколько понижений – распадков с небольшими ручьями, местами заболоченных. Вот здесь-то и останавливали проезжих и прохожих.
Командир батальона требовал во что бы то ни стало ликвидировать шайку, и немедленно. Легко сказать, а сделать трудно. Дни и ночи мы проводили на дорогах, на поселках, расспрашивали жителей, шарили по оврагам, но напрасно, бандиты были неуловимы. Нам были даны большие полномочия – мы имели право задерживать всех подозрительных лиц, требовать документы даже у милиционеров и военных, а в случае сопротивления расправляться на мосте. Дело в том, что, по свидетельству потерпевших, разбойнички иногда были одеты в милицейскую и военную форму.
Однажды добровольные осведомители сообщили, что недалеко от Гусёлок, в одной из дач проживает подозрительный человек. Уезжает утром на дрожках, приезжает поздно вечером, у него бывают по вечерам какие-то молодые люди.
Нам было известно по агентурным данным, что шайкой руководит какой-то толковый и образованный человек, не то эсер, не то анархист. Судя по тому, что бандиты очень искусно заметали следы, и грабежи часто сопровождались бессмысленными поджогами советских учреждений, мы делали вывод, что бандиты преследовали также и политические цели.
На Гусёлках вблизи речки было много дач, национализированных после революции, которые назывались по именам их бывших владельцев – Оппоков хутор, дачи Бойчевского, Недошивина и других. Наблюдением было установлено, что подозрительный субъект не всегда ночует на даче, иногда его не бывает по два-три дня. Однажды его удалось проследить, когда утром он уезжал в город. Наш агент, ехавший за ним на некотором удалении, проехал до города, затем спустился по Мясницкому тракту и «довел» до Театральной площади. К его удивлению, «клиент» подвел его не к воровской «малине», а к Вакуровскому дому, где и скрылся через парадные двери, выходившие на Театральную площадь.
Я решил лично проверить этого человека. В Вакуровском доме размещался Сельскохозяйственный институт. Оказалось, что предполагаемый главарь бандитской шайки работает преподавателем в этом институте. Фамилия его Вавилов, имя-отчество – Николай Иванович. Я навел осторожные справки об этом человеке. Отзывы были самые положительные. Но я не успокоился, мало ли чего не бывает. В детстве я увлекался Конан-Дойлем, и в его рассказах фигурировал профессор, возглавлявший большую, хорошо организованную шайку преступников – грабителей и убийц. Может быть, и этот Вавилов такой же.
Я решил поговорить с ним и убедиться лично, что это за человек. Под каким-то пустяковым предлогом я обратился к нему в канцелярии института. Передо мной стоял молодой хорошо сложенный мужчина, с небольшими усиками над верхней губой, с живыми веселыми глазами, смотревшими на собеседника проницательным взором. Я задал два-три вопроса, что-то по поводу дач на Гусёлке, находившихся в его ведении, и во время разговора старался проникнуть в его, так сказать, подспудные мысли. Я имел уже немалый опыт в криминальных делах и быстро мог распознать преступника, как бы он ни пытался изобразить себя порядочным человеком. Какие-то мелкие, почти неуловимые нюансы в его поведении, во взгляде, выдают человека, который хитрит или старается вас обмануть. Но Вавилов сразу произвел на меня впечатление порядочного человека, и мне пришлось отказаться от прежней версии, которая нас всех устраивала, так как освобождала от длительных и безуспешных поисков важного преступника.
Когда много лет спустя, в тридцатых годах, я снова встретился в Мичуринске с Николаем Ивановичем и рассказал, как мы когда-то приняли его за атамана разбойничьей шайки, мы оба весело смеялись, вспоминая причудливые страницы нашей молодости.
Но руководителей шайки нам все же удалось поймать. Мы возобновили поиски и снова стали бродить по дачным местам, пытаясь напасть на следы преступников. Однажды на дороге около Оппокова хутора мы встретили девушку, по виду студентку, шедшую нам навстречу. Нас было двое, я и мой помощник. Мы спросили, не видела ли она каких-нибудь незнакомых людей.
– А вот сейчас проехали двое на дрожках, вон туда, вниз к Волге, я их раньше не встречала.
Мы сейчас же поехали в указанном направлении и вскоре увидели дрожки у одной из дач. Вечером дача была незаметно окружена, и в следующее утро в наши руки попали двое руководителей шайки.
Девушка, которая навела нас на след, как потом выяснилось, была студенткой СХИ Е.И. Барулиной, ставшей впоследствии женой Николая Ивановича».
* * *
А.И. Куховаренко рассказывает.
«По окончании Саратовского СХИ я работал в области сортового семеноводства и по роду своей работы часто встречался с Н.И. Вавиловым. Его меткие замечания и высказывания по отдельным вопросам селекции и семеноводства, а также его советы я принимал во внимание в практической деятельности.
В 1929 году мне довелось участвовать во Всесоюзном конгрессе генетиков, на котором Николай Иванович выступал с докладом. Как раз в это время он был избран действительным членом Академии наук СССР. По этому поводу друзья и почитатели решили устроить небольшой вечер. Собрались в служебном кабинете во дворце одного из бывших великих князей, расположенном рядом с Эрмитажем. Было очень весело, все поздравляли нового академика, он был в приподнятом настроении, шутил. После ужина начались танцы, но Николай Иванович не танцевал, ссылаясь на неумение.
Вспоминается мне довольно длительная и утомительная совместная поездка по Северному Кавказу. Я занимал должность главного агронома Северо-Кавказского КРАЙЗУ и воспользовался случаем побывать в разных районах Северного Кавказа вместе с Николаем Ивановичем и ознакомиться с различными сортами культурных растений, которые он усердно изучал и собирал коллекции. Мы объехали Осетию, Чечено-Ингушетию, Дагестан, посещали совхозы и колхозы. Николай Иванович был неутомим, откуда только бралась энергия у этого удивительного человека.
И вот здесь мы закончили свой трудный вояж. Нам предложили отдохнуть в Доме отдыха ВЦИКа, расположенном у селения Гуниб. Мы были так утомлены долгим путешествием по долинам и горам, что с радостью приняли приглашение.
Аул Гуниб – это родина знаменитого вождя горцев в борьбе за независимость. Представьте себе огромную сундукообразную гору с отвесными стенами почти со всех сторон. Здесь-то, на этой горе и был пленен Шамиль генералом Ермоловым. Бережно хранят земляки горского вождя скамейку, на которой сидели за беседой оба противника.
В Доме отдыха нас встретили необыкновенно приветливо, и мы могли как следует отдохнуть. Главным врачом в доме оказалась внучка не менее знаменитого абрека Хаджи-Мурата, о которой упоминает автор «Воспоминаний» М. Владимирский (см. 2 книгу М.В.). Это была еще молодая черноволосая женщина, она показалась мне даже красивой. В нашу честь был устроен бал, все женщины наперебой хотели танцевать с Николаем Ивановичем, знаменитым ученым, и к тому же интересным мужчиной. Но увы, он только разводил руками. Рассказом О.А. Пилюгиной, как Н.И. Вавилов плясал со студентками, и даже вприсядку, я был очень удивлен – никогда не видел его танцующим.
Мы славно провели несколько дней в Гунибе, отдыхая, развлекаясь и предаваясь историческим воспоминаниям. Это было, если не ошибаюсь, в 1935 или 1936 году.
В последний раз я встречался с Николаем Ивановичем в Москве, незадолго до его ареста, вероятно, в 1940 году. Мой старший брат Михаил, учившийся одновременно с Николаем Ивановичем в Петровке, хотел посоветоваться с ним по одному делу. Встретились мы в здании Академии наук СССР на Большой Калужской, в бывшем Нескучном дворце, где когда-то весело проводила время императрица Екатерина II. Сейчас здесь было тихо и чинно. Мы втроем устроились на широком подоконнике на втором этаже. Здесь, на лестничной площадке, никто нам не мешал.
Брат изложил суть дела; он собирался войти в правительственные органы с каким-то предложением, не помню, с каким именно. Выслушав, Николай Иванович посоветовал воздержаться, так как предложение является спорным и не проверено на практике. При этом рассказал поучительную историю. Недавно его вызывали в Политбюро на заседание, где обсуждался вопрос о строительстве Куйбышевской ГЭС, которая должна была обеспечивать орошение миллиона гектаров пшеницы. Участники совещания и председательствующий Сталин горячо поддержали проект строительства. Только один из участников, видный специалист по мелиорации земель (я забыл его фамилию) осторожно выразил сомнение в целесообразности в настоящее время строить ГЭС на Средней Волге и что следует обсудить вопрос о первоочередной постройке ГЭС в районе Сталинграда, где воду можно будет подавать на поля самотеком и ассортимент орошаемых культур шире. Его благосклонно выслушали, а на другой день незадачливый мелиоратор исчез и канул в вечность. Вскоре такая же судьба постигла и самого Николая Ивановича».
* * *
В 1921 году Вавилов покидает Саратов, чтобы занять последовательно руководящие посты в научно-исследовательских учреждениях Петрограда и Москвы. В 1930 году он директор Всесоюзного института растениеводства, а с 1929 года – президент Всесоюзной сельскохозяйственной Академии. Он продолжает и экспедиции, во время которых собирает семена и образцы растений. Создается уникальная мировая коллекция культурных и диких растений, давшая исходный материал для селекционеров.
Вавилов в Берлине, 1927 г.
Его энергия неисчерпаема. Один перечень стран, в которых он побывал, поражает: Высокогорный Памир, Иран, Афганистан, Хорезм, Япония, Синьцзян, о. Тайвань, Сирия, Палестина, Трансиордания, о-ва Кипр и Крит, Греция, Абиссиния, Эритрея, Алжир, Тунис, Италия и о. Сицилия, о. Сардиния, Франция, Англия, Германия, Голландия, Швеция, Куба, Мексика, Чили, Бразилия, Перу, Пуэрто-Рико, Боливия, Аргентина, Уругвай, Тринидад, США, Канада. А путешествия по необъятным просторам нашей Родины! Трудно переоценить подвиг Н.И. Вавилова-путешественника. А ведь приходилось преодолевать не только океаны, моря, реки, горы, но и таможенные барьеры. И он не только путешествовал, наблюдал и изучал флору этих стран, но и собирал семена самых разнообразных растений, затрачивая на них свои скромные личные средства.
Вавилов в Азербайджане, 1936 г.
Удивительная интуиция и эрудиция Николая Ивановича в области ботаники и биологии, помноженные на опыт, полученный во время путешествий, родили еще одну гениальную идею: родину различных культурных растений надо искать не там, где они культивируются с времен древних цивилизаций и где достигли расцвета, не в долинах рек с богатыми аллювиальными почвами, а в суровых горных и предгорных районах, являвшихся местообитанием человека на ранней стадии его развития.
А ведь ученые всего мира считали, что их родина там, где они издавна дают высокие урожаи – долины Нила, Хуан-Хэ, Янцзы, Ганга и других великих рек. Новая теория Н.И. Вавилова казалась нелогичной, противоречащей здравому смыслу. Но факты – упрямая вещь. Новые путешествия и изыскания подтвердили догадку русского ученого.
К своему оригинальному выводу Николай Иванович пришел на основании изучения огромного видового материала, собранного им и его посланцами со всех уголков земного шара. Он впервые применил дифференциальный ботанико-географический метод, который позволил установить довольно точно географические центры (очаги) происхождения культурных растений. Им было намечено восемь основных очагов: 1. Китайский – самый продуктивный, давший жизнь 136 видам культурных растений, в том числе просо, гречиха, соя, зернобобовые; 2. Индийский и Индо-Китайский – рис, цитрусовые, манго, сахарный тростник, кокосовая пальма; 3. Средне-Азиатский – пшеница, рожь, горох, ячмень, дыня, масличные; 4. Передняя Азия, включая Северный Кавказ, Иран, Афганистан, Таджикистан, Пакистан – родина плодовых культур, винограда, грецкого ореха, а также трав – люцерны, эспарцета, вики; 5. Средиземноморский, который заимствовал и довел до совершенства культуры соседних очагов – пшеницы, ячменя, бобов, нута, клевера и других; здесь родина маслины, рожкового дерева и большинства овощных культур; 6. Абиссинский – особые формы пшениц, ячменя, хлебного злака теффа, льна; 7. Южно-Мексиканский – Центрально-Американский – кукуруза, фасоль, тыква, какао, хлопчатник, батат; 8. Южно-Американский – картофель, ананас, земляная груша, маниока.
Вавилов в Тбилиси с участниками автопробега Москва – Каракумы, 1933 г.
Все это очень интересно, но для чего вообще надо знать, откуда пошли наши культурные растения? На родине произрастают многочисленные сорта, расы, дикие родичи культурных растений, из которых многие могут иметь ценнейшие свойства, отсутствующие у их культурных собратий – морозостойкость, засухоустойчивость, иммунитет к болезням, неполегаемость и т.п. И действительно, дальнейшие селекционные работы позволили самым щедрым образом использовать эти ценные качества.
Мне посчастливилось видеть и слышать Н.И. Вавилова вскоре по возращении его из Америки, осенью 1934 года. Мы с Мишей Терениным заранее купили билеты в Большую аудиторию Политехнического музея, где должен состояться его доклад. Вечером у входа толпилась молодежь – нет ли билетика? Аудитория была переполнена, в основном, студентами. Он вышел на сцену из боковой двери и поклонился, отвечая на аплодисменты. Это был человек средних лет, плотный, но не толстый, с круглым лицом, с подстриженными усами, на вид крепкого телосложения. Глаза веселые, улыбающиеся. Взяв в руки длинную указку, он показал на карте, висевшей на задней стене, маршруты своего последнего путешествия по Южной и Центральной Америке.
Рассказал о цели своих путешествий, о том, что приходилось передвигаться всевозможными способами – на лошадях, мулах, ослах, лодках, самолетах и т.д. Говорил, что его встречали в правительственных и научных кругах очень приветливо, но полиция на местах относилась к странствующему «большевику» с подозрением. Вавилов говорил интересно, с неизменным юмором, рассказывал о растениях, которые его интересовали, рассказал, что собрал много семян редких растений и даже добыл семена каучукового и хинного деревьев, вывоз которых там запрещен.
Часа два с лишним мы имели удовольствие слушать его выступления, смотреть диапозитивы.
Как раз в эти годы наибольшей популярности Н.И. Вавилова на генетическом горизонте всходила новая звезда, которой суждено было светить своим мрачным светом почти 30 лет. Трофим Денисович Лысенко выступил с новой теорией стадийного развития растений и вытекающим из нее предложением – яровизации озимых культур, которое было принято на вооружение в сельскохозяйственной практике по всей стране. Правда, ненадолго. Вскоре, как из рога изобилия, посыпались еще многие новаторские предложения – летние посадки картофеля, квадратные посевы кукурузы, гнездовые посадки дуба в лесополосах, навозно-земляные компосты и т.д. Некоторые из них прижились, другие отпали. Затем Лысенко вплотную занялся генетикой, создав так называемое «мичуринское направление» в этой науке, противопоставив его классической генетике, которую вскоре стали презрительно называть формальной или буржуазной лженаукой.
Получив поддержку в высоких сферах, Лысенко вскоре перешел в решительное наступление, обвинив Вавилова и его единомышленников в консерватизме, отсталости и чуть ли не в умышленном торможении генетической науки. Целый ряд конференций и дискуссий, особенно в 1933 и 1936 гг., проходил под знаменем усиливавшегося влияния сторонников «мичуринской биологии». В 1935 году Н.И. Вавилов был снят с поста президента ВАСХНИЛ, и в ней воцарился Т.Д. Лысенко, пользовавшийся мощной поддержкой Сталина. Постепенно ВАСХНИЛ очистился от «ученых-консерваторов» и их заменили биологи-мичуринцы. Воинствующие лысенковцы постепенно вытеснили их со всех руководящих постов, как в центре, так и на периферии. Нападки на «лженауку» слышались не только на специальных конференциях, но проникли и в периодическую печать. Резкой критике подвергся и сам Н.И. Вавилов, как признанный глава «консервативного» классического направления в биологической науке.
Статьи Т.Д. Лысенко и его последователей стали появляться не только в специальных журналах и газетах, но проникли во все центральные газеты, не имеющие прямого отношения к сельскому хозяйству и биологии. Отчеты о дискуссиях по поводу биологической науки и полемические статьи вызвали интерес широкой публики, о ней вели разговоры не только агрономы и биологи, но и учителя, инженеры, лесоводы и т.д. В школах стали вводить новые учебники, в которых опровергалось учение о генах и пропагандировалась передовая «мичуринская» наука. Доводы Лысенко многим казались убедительными и как будто подтверждались практикой. Суть биологической изменчивости и разнообразия видов не в каких-то таинственных генах, которых никто не видел, а в условиях окружающей среды. Овес может перерождаться в овсюг, пшеница в рожь, граб может дать ветку тополя или орешника, из яичка пеночки может вылупиться кукушка и т.п. Всё просто и ясно.
Звезда Н.И. Вавилова, так ярко светившая в течение более полутора десятка лет, стала быстро тускнеть.
Вавилов в домашнем кабинете, 1939 г.
О.А. Пилюгина, работавшая в то время в Саратове в Научно-исследовательском институте зернового хозяйства Юго-Востока, вспоминает:
«В последний раз я видела Николая Ивановича в тяжелые для него дни. В конце тридцатых годов я приехала в командировку в Ленинград. Зашла в Государственный институт опытной агрономии, где работала моя хорошая знакомая Е.М. Плачек. Не успела я поздороваться, как она схватила меня за руку и потащила в зал заседаний. Было много народа. Посереди зала стоял небольшой столик, за ним какая-то женщина, размахивая руками, что-то резко говорила. А против нее, опершись обеими руками о столик, стоял, низко опустив голову, Николай Иванович. Я прислушалась. Женщина резко критиковала работу Вавилова. От ее слов у меня осталось впечатление, что она очень плохо разбирается не только в селекции, но и вообще в растениеводстве. У меня доныне стоит перед глазами страдальческое лицо Николая Ивановича, склоненное над столом. Как могла эта невежественная женщина обвинять великого ученого в чуть ли не в предумышленном торможении селекционной науки? Взглянула на Евгению Михайловну, лицо ее выражало недоумение и возмущение. Я не могла больше выдержать этой тяжелой сцены и выбежала из зала».
* * *
Николай Иванович, очевидно, предчувствовал роковой конец. Н.П. Дубинин, один из ведущих наших генетиков в своей книге «Вечное движение» (1973) приводит разговор с Николаем Ивановичем в 1939 году.
– Знаете ли вы, что Сталин недоволен мной и поддерживает Лысенко? Создается впечатление, что я, вы и другие генетики часто спорим не с Т.Д. Лысенко, а с И.В. Сталиным. Быть в оппозиции взглядам Сталина, хотя бы в области генетики – это вещь неприятная.
Н.П. Дубинин так описывает свою последнюю встречу с Н.И. Вавиловым:
«В 1940 году весной последний раз я видел Н.И. Вавилова. Он позвонил мне по телефону и просил прийти на заседание президиума Академии наук СССР. Заседание состоялось под председательством В.Л. Комарова. Николай Иванович сидел за боковым столом президиума, справа от себя он попросил сесть А.Р. Жебрака, а слева – меня. В.Л. Комаров мягко, видимо, сам страдая, говорил о необходимости ответить на нападки на генетику, которые стали уже обычными. Н.И. Вавилов отвечал резко, взволнованно заявляя, что все эти нападки необъективны.
– Истинная наука – генетика, – говорил он, – это та генетика, которая нужна нашей стране, это и есть классическое направление, созданное бесчисленными трудами советских ученых и ученых всего мира, которое сейчас несправедливо обвиняется во всех смертных грехах...
Втроем, Н.И. Вавилов, я и А.Р. Жебрак, вышли из зала заседаний. Николай Иванович был вне себя, он метался по дороге от Нескучного дворца до Большой Калужской улицы. Полы его серого легкого пальто развевались, как крылья. Словно раненый большой, добрый и безумный слон, он почти кричал. Жебрак и я всячески успокаивали его. Он с глубоким чувством попрощался с нами. Думал ли я, что это была наша последняя встреча, что больше я никогда не увижу незабываемое, чудное, уже утомленное лицо Н.И. Вавилова!»
Почти 30 лет продолжалась деятельность Т.Д. Лысенко, продвинувшегося от скромной должности второстепенного сотрудника селекционной станции до высшего поста президента ВАСХНИЛ, признанного вождя нового «прогрессивного мичуринского направления в биологической науке». Апогея славы и власти он достиг в 1948 году; на сессии ВАСХНИЛ были разгромлены недобитые раньше сторонники Менделя, Вейсмана и Моргана и преданы анафеме безобидные плодовые мушки дрозофилы, с которыми ассоциировались опыты классических генетиков. Длинная рука «мичуринцев» протянулась и за рубеж – в Праге был ликвидирован мемориальный музей «попа Менделя» и его наследие было объявлено лженаукой.
Зарубежные ученые с тревогой и недоумением следили за событиями в русской биологической науке, давшей так много для научного познания биологических законов. Было непонятно, почему учение о генах является реакционным, враждебным пролетариату, почему величайшее открытие Н.И. Вавилова было объявлено лженаукой, а сам он бесследно исчез. Почетные академики Академии наук СССР из числа виднейших зарубежных ученых в знак протеста снимали с себя почетное звание. Прошло много лет, пока наступило протрезвление. Это могло произойти лишь после смерти Сталина. При Н.С. Хрущеве карьера Лысенко временно пошатнулась, но потом он снова обрел былой авторитет, и хотя впоследствии и был отстранен от президенства ВАСХНИЛ, но до самой смерти оставался действительным членом АН СССР.
В чем был обвинен Н.И. Вавилов? Судя по суровому приговору (высшая мера наказания), обвинение было тяжким – вероятно, вредительство, а может быть, и шпионаж. Его частые поездки за границу, дружеские связи с многими зарубежными учеными давали широкий простор для различных домыслов и обвинений. Но он не был расстрелян.
Рассказывают, что, когда Николая Ивановича ввели в общую камеру саратовской тюрьмы (камера №57), и за ним захлопнулась дверь, все взоры обратились к вновь прибывшему – новенькие были почти единственными источниками информации с воли. Его окружили, а он, обведя взглядом своих новых товарищей, представился: «Академик Вавилов, а по мнению следователя – дерьмо собачье...»
А.М. Ржехин, пребывавший в тот год в саратовской тюрьме, рассказывал, что Вавилов был очень активен, читал газеты, живо интересовался положением на фронтах войны, обсуждал события. Он был настроен оптимистично, верил, что правда восторжествует, и он скоро выйдет на волю.
К концу второго года заключения здоровье Николая Ивановича резко ухудшилось, он стал быстро худеть. Его могучий организм, подорванный физическими лишениями и моральными переживаниями, не выдержал. Началась цинга, его перевели в больницу. Вскоре он скончался.
Сведения о дате и месте его смерти противоречивы. Считается, что он умер в саратовской тюрьме, и в многочисленных биографиях указывается дата его смерти – 26 января 1943 года.
Рапорт о смерти Вавилова Николая Ивановича в тюрьме. 26 января 1943 г.
Однако в статье «Выдающийся советский ученый», опубликованной в газете-многотиражке Московской сельскохозяйственной академии им. К.А. Тимирязева «Тимирязевец» в № 34-35 от 4 декабря 1957 года за подписями профессоров Академии И. Мансуряна, А. Негруля, В. Эдельштейна, и доцента А. Атабековой приводится другая дата: 22 августа 1942 года, когда ему исполнилось 55 лет.
Профессор Саратовского СХИ А.А. Мегалов, интересовавшийся его судьбой, утверждал, что Николай Иванович из саратовской тюрьмы был переведен в лагерь, расположенный в бывшей немецкой колонии Усть-Золиха, Бальцерского кантона АССРНП, организованный вскоре после переселения немцев-колонистов, т.е. осенью 1941 года. Об этом мне рассказывал со слов А.А. Мегалова его брат Василий Андреевич Мегалов. Однако эта версия не подтверждается документами.
К сожалению, люди, имевшие общение с Николаем Ивановичем в последние два года его жизни – А.М. Ржехин и А.А. Мегалов, уже умерли, и не представляется возможным получить более подробные и достоверные сведения. Однако нельзя сбрасывать со счета и свидетельство А.А. Мегалова, который рассказывал, что ему было отказано администрацией саратовской тюрьмы в приеме передачи Н.И. Вавилову вследствие перевода последнего в Усть-Золихский лагерь. Но, возможно, это была только отговорка.
Бывшая немецкая колония Бальцер (ныне Красноармейск) находилась в южной части Саратовской области, недалеко от Камышина.
При Н.С. Хрущеве Н.И. Вавилов был реабилитирован, но виновники его гибели остались ненаказанными. Ученые-конъюнктурщики, травившие в свое время Н.И. Вавилова, безмятежно доживают свой век в научно-исследовательских институтах, вероятно, не чувствуя угрызений совести за свое преступление. Да, пожалуй, и карать их невозможно, уж очень их много.
Говорят, что родной брат Николая Ивановича – Сергей Иванович Вавилов, ныне покойный, в бытность его президентом Академии Наук СССР считал главным виновником гибели брата Т.Д. Лысенко, и когда тот, как президент ВАСХНИЛ и действительный член Академии Наук пытался посетить его в рабочем кабинете, Сергей Иванович, увидев в дверях Лысенко, отпускал присутствующих, заявляя: «Ну, товарищи, мне некогда, я уезжаю». Так Лысенко ни разу не удалось побеседовать с ним.
В 1967 году Николаю Ивановичу исполнилось бы 80 лет. К этой дате решили соорудить памятник и выпустить книгу с жизнеописанием ученого. Как говорят, написание книги было поручено довольно известному литератору М.А. Поповскому. Ему было разрешено ознакомиться с уголовным делом Н.И. Вавилова. Нам не дано знать подробности, но рассказывают, что в делах нашли заявление Николая Ивановича с просьбой о помиловании, примерно такого содержания:
«Я осужден, но не признаю себя ни в чем виновным. Я честно служил своей Родине и науке. Прошу сохранить мне жизнь. Я владею восемью иностранными языками и могу быть еще полезным науке».
Приговор отменили, но жизнь сохранить не удалось.
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок...
Сооружение памятника по разным причинам затянулось. Возникли трудности с финансированием. Была открыта подписка среди ученых, давшая нужные средства. Памятник был заказан в г. Энгельсе скульптору К.С. Суминову. К 1970 году он был готов.
Возник вопрос, где поставить памятник. Сначала решили поставить его на могиле Н.И. Вавилова. Но никто не знал, где он похоронен. Наконец нашли старика, бывшего сотрудника тюремной больницы, который как будто был в курсе дела.
– Хоронили многих, всех не упомнишь, – сказал он, – но припоминаю, что в январе 43-го хоронили какого-то знатного покойника. Может быть, это и был Вавилов.
Старик привел в дальний угол кладбища, огляделся и говорит:
– Здесь все изменилось. Раньше вот тут была большая свободная площадка, а теперь все заселено. Помню, хоронили в этом углу, но точно указать место затрудняюсь.
Тогда решили поставить памятник на почетном месте на саратовском Воскресенском кладбище, на главной аллее, недалеко от мавзолея Н.Г. Чернышевского. На открытие памятника были приглашены многочисленные гости из Москвы, Ленинграда, послали приглашение и зарубежным ученым-биологам. Съехалось много друзей и почитателей великого ученого. Был и представитель ВАСХНИЛ, где еще сильны были приверженцы Т.Д. Лысенко. Не приехали зарубежные гости в знак протеста: «Пока в Академии Наук СССР заседает, как равный, виновник гибели высокочтимого нами великого ученого Н.И. Вавилова, мы не считаем возможным участвовать в юбилейном торжестве, о чем глубоко сожалеем».
Памятник торжественно открыли осенью 1970 года. Возникли затруднения с доставкой его в Саратов. Многотонную каменную глыбу сначала опасались перевезти в Саратов по автомобильному мосту, но потом все же перевезли благополучно.
Памятник сделан из серого гранита, отполированного со всех сторон. На передней стороне барельеф Н.И. Вавилова. Барельеф неудачен, нет портретного сходства, а главное – он не отражает одухотворенного и проникновенного выражения лица Николая Ивановича. Может быть, поэтому его не установили в городе на Михайловской улице, переименованной в улицу Н.И. Вавилова.
* * *
Передо мной две книги Н.И. Вавилова – «Полевые культуры Юго-Востока» (написана в Саратове) и «Земледельческий Афганистан». На обеих дарственные надписи: «Дорогому Алексею Митрофановичу Пантелееву от Н. Вавилова».
Пантелеев – друг Николая Ивановича еще с тех пор, когда он занимался в Петровке изучением иммунитета зерновых культур от болезней и вредителей, а А.М. Пантелеев заведовал отделом защиты растений Наркомзема РСФСР. Он разделил судьбу своего друга.
Первой книге предпослано посвящение: «СОЛНЕЧНОМУ, ЗНОЙНОМУ, СУРОВОМУ КРАЮ, НАСТОЯЩЕЙ И БУДУЩЕЙ АГРОНОМИИ ЮГО-ВОСТОКА, КАК ДАНЬ ЗА НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ПРИЮТА И ГОСТЕПРИИМСТВА, ПОСВЯЩАЕТ ЭТОТ ОЧЕРК АВТОР».
Какая горькая ирония судьбы! Мог ли предвидеть Николай Иванович, что здесь, в этом солнечном и гостеприимном крае, он так печально закончит свой путь!
Склоним же головы перед безвестной могилой этого удивительного, обаятельного человека, который, подобно Джордано Бруно, смело противопоставил научную истину невежеству и мракобесию.